Откуда молния сверкнет? Что отразится в бездне вод? Пред кем король склонит колена?
Исполнение моей заявки
Неожиданно, в самый последний момент, получила подарок - просто сказочное исполнение одной их моих заявок. Что забавно - именно эту заявку я придумала в последний момент, просто чтобы исполнить условие "не менее трех".
Но рассказ во всех отношениях чудесный.
Автор открыл мне свое имя, но в публичном пространстве пожелал сохранить инкогнито и я уважаю это желание.
Мои исполнения:
В фикатоне я приняла участие и как исполнитель. Работа шла непросто, все не удавалось согласовать детали, но заказчик - Elizabetha - остался доволен, и другие читатели тоже приняли историю в целом благосклонно.
По сравнению с текстом, выложенном на сообществе, вненсена незначительная рдакторская правка.
По заявке: Фик о проделках Райнхарда и Зигфрида в академии, джен, рейтинг от PG до R
Название: Портретная война
Примечание автора: Автор просит прощения у заказчика и готов принять рой тапок от софэдомцев за хромающий на все лапы Обоснуй
Читать дальшеРазмер: более 1900 слов
Пейринг/Персонажи: Райнхард фон Лоэнграмм, Зигфрид Кирхайс, НМП из которых двое активно участвуют в сюжете
Категория: джен
Жанр: наверное, приключения. Может быть – немного детектива.
Рейтинг: G
Навигацию в Одинской Императорской военной Академии преподавал капитан в отставке фон Вирлинг, получивший от курсантов прозвище Страшило. У него действительно левую половину лица покрывали шрамы от ожогов, к тому же практически не работала левая нога, искалеченную левую руку скрывала черная перчатка, и неприятно дребезжал голос. Преподавателем он был строгим и требовательным. Но навигацию не просто блестяще знал и любил, но и умел заинтриговать воспитанников занимательными и сложными задачками, так что на его занятия все шли с удовольствием.
Вернувшись в сентябре с очередных каникул, курсанты обнаружили, что во всех корпусах по стенам коридоров и даже лестничных маршей развешены портреты героев былых сражений. И хотя среди этих людей были такие, чьи дарования явно переоценивались, многие действительно были талантливыми командирами. Серьезно не повезло только последнему пролету дальней лестницы инженерного корпуса, той самой, которая вела к кабинету навигации. Дело было не в том, что сражение при *** не тянуло на эпическую битву. И даже не в том, что имперский флот проявил там не лучшие свои качества. Недоумение вызывало исполнение. Казалось, что эти картины были намалеваны любителем. Хотя школа у живописца была неплохая, он умел отобразить сходство, и возможно даже показать характер, но желание польстить моделям сводило хорошие качества на нет. Адмиралы в его исполнении казались не военными, а неумелыми актерами, с неестественными корявыми жестами и картонными позами. Пафос на лицах был такой, что вместо предполагавшегося уважения к героической смерти вызывал сначала недоумение, а потом почти смех. И все это было обрамлено пышным золоченым багетом.
Курсант Райнхард фон Мюзель поджимал губы, поднимаясь по лестнице. Неизвестно, что его больше оскорбляло – то, как возвеличивалось ничтожное или то, насколько глупо и неумело это делалось. Или то, что среди титулованных глупцов не нашлось места для подлинных, с его точки зрения героев сражения – Ларса фон Бергера, взявшего на себя командование подразделением после гибели флагмана эскадры и серьезно потрепавшего противника, и Карла Альтмана, стойко прикрывавшего отход основных сил. Еще бы – ведь первый был из незнатного провинциального дворянства, а второй и вовсе простолюдин, заслуживший офицерский чин собственным умом и талантом. Первый вскоре погиб в другом сражении, второй получил серьезные ранения, провел несколько месяцев в госпитале, был списан с грошовой пенсией и умер в нищете, не имея возможности заплатить за лекарства.
- Твари, уроды… - сдавленно прошипел юноша.
- Райнхард, - осторожно коснулся его руки верный Кирхайс, - мы тут не одни…
- Не считай что ты тут единственный честный, Кирхайс, - Арман фон Рихтер поправил перетянутые на старинный манер ремешком книжки и добавил: – Мне, например, тоже постоянно хочется подрисовать кое-кому рога и хвосты.
Затем он прошествовал мимо друзей по лестнице, но на последней ступеньке обернулся:
- Если тебе нужна помощь, фон Мюзель – я готов.
- Думаешь, ему можно доверять? – спросил Кирхайс, когда красавец аристократ скрылся за дверями, отделявшими лестничную площадку от коридоров с учебными аудиториями.
- Уверен, - кивнул Райнхард.
Когда во время занятий по самоподготовке трое курсантов сели рядом, это никого не удивило - хороших старых справочников не хватало на каждого, приходилось объединяться. Также как и на то, что Арман фон Рихтер предал одному из старшекурсников, уходящих в увольнение, деньги и записку, а вечером получил магазинный серый пакет – курсанты, имевшие право выходить в город, охотно откликались на просьбы младших купить лакомств или почтовых марок.
* * *
Прокрасться по гулким пустым коридорам, вытащить из золоченой рамы один холст, заменить его другим в первый раз оказалось легко. Райхард и Кирхас даже чувствовали легкое разочарование. Перемену с одним из портретов заметили не сразу. Хотя то, что контр-адмирал фон ***, командовавший резервом и наломавший дров, сначала вмешавшись раньше времени, а потом драпанув после контратаки, теперь стоит схватившись руками за голову, должно было броситься в глаза. Однако лишь на третий день кто-то из курсантов сначала приостановился на секунду, внимательно присмотрелся, а потом фыркнул. Но зато уже через час занятия на всех курсах, во всех группах сопровождал характерный непочтительный шепоток. Засуетились преподаватели, забегали сторожа… К вечеру от нового портрета осталась лишь пустая золоченая рама.
- Все-таки хоть что-то догадались сделать, - в голосе Райхарда можно было услышать подобие восхищения.
- Гениальное изобретение – перочинный ножик, - вторил ему Кирхайс, раскручивая шурупы оказавшегося закрытым дверного замка.
Не шуметь, изображая взломщиков, было непросто, но зато утром проходившие по дальней лестнице получили шанс лицезреть вице-адмирала фон ***, вскинувшего руку в патетическом жесте. Остроумцы, хихикая, утверждали, что его светлость наверняка кричит свое любимое «Раскатаем их!».
Когда комендант с вынутым из рамы холстом под мышкой шел по коридору, курсанты старательно отворачивались, пряча усмешки. Но некоторые изобразили вслед жест вице-адмирала.
В жилых комнатах устроили обыск, оказавшийся, впрочем, бесполезным. А после занятий во время внеочередного общего построения Академическое начальство объявило о введении ночного патрулирования всех корпусов силами преподавателей и курсантов.
Еще через неделю курсанты получили возможность любоваться обновившимся третьим портретом. Вице-адмирал фон *** властно сжимал руками подлокотники кресла, но плечи его выглядели поникшими, взгляд казался потухшим, как будто командир не верил в благополучный исход сражения и отказался от попыток хоть что-то предпринять для спасения ситуации. Гражданскому персоналу Академии и ночным дежурным устроили массовый допрос, но все утверждали, что ничего подозрительного не заметили. И если выскочку фон Мюзеля еще можно было подозревать во лжи, то клянущегося чуть не Рудольфом Великим отпрыска фамилии фон Рихтер трудно было в чем-то заподозрить.
В размеренных суровых буднях Академии портретная война казалась единственным развлечением, интригующей тайной, которую можно было шепотом обсуждать после отбоя. Но через неделю на малый плащ Академии въехали армейские тягачи с подарком от меценатов. Курсанты от мала до велика высыпали во двор, несмотря на холодный ноябрьский дождь. Еще бы - две настоящие «Валькирии»! Первогодки прыгали от восторга, кто-то из старших, дурачась, цитировал боевые характеристики, другой авторитетно заявлял, что через месяц в придачу доставят трофейного «Спартанца». Райнхард и Кирхайс поддались общему восторгу и толклись в веселой толпе, когда к ним тихо подошел Арман и произнес:
- Готово.
Как ни возражали Кирхайс и Райнхард, но в последнюю ночь фон Рихтер увязался с ними. Говорил, что ему нужно посмотреть, как картина будет выглядеть на месте и, если понадобится, что-нибудь подправить. Когда новый портрет оказался в раме, Арман действительно раскрыл этюдник и сделал несколько осторожных мазков самой тонкой кистью.
- А хорош, - вздохнул Кирхайс, - Даже жалко будет, если и его снимут
И в это время послышались характерные неровные шаги, в дальнем конце коридора зажегся свет.
- Бежим! В окно! – прошептал Кирхайс.
Арман торопливо подхватил этюдник, забрался на подоконник, быстро открыл створки, ловко выбрался на карниз, Райнхард последовал за ним. Кирхайс тоже был готов отправиться за друзьями, когда свет вспыхнул уже на лестнице. Стоя в оконном проеме, Зигфрид попытался выпрямиться, стукнулся макушкой, ойкнул, и в конце концов начал рапортовать полусогнувшись:
- Дежурный курсант Кирхайс. Имею доложить: услышал шум…
- Вы действительно собрались сигануть с третьего этажа, курсант? – в голосе Страшилы звучала откровенная ирония. – Уже поработали, значит… Что ж, даже если нашему рвущемуся к справедливости художественному гению удастся благополучно приземлиться, от сторожей он не уйдет. Хотя если догадается слезть по водостокам, я буду думать о нем лучше. Жаль нельзя проверить форму, все торчали на дожде... А ну закройте окно, подите сюда, мне нужна помощь. Совсем нога разнылась из-за этой непогоды…
Хлопнули запираемые створки, погас свет, но висевшим на карнизе Райнхарду и Арману казалось, что они слышат удаляющийся неровный звук шагов. Через несколько минут курсанты почти не поранившись спустились по водосточной трубе. Этюдник спрятали в зарослях дикого винограда, покрывавших нижние этажи здания. До жилых комнат тоже добрались без происшествий, и даже умудрились никого не разбудить, развешивая мокрую одежду.
Этой четвертой перемены уже ждали все, и хотя картина сверхоперативно исчезла, некоторым курсантам удалось увидеть новый портрет адмирала фон ***. Счастливчики шепотом рассказывали во время обеда, что выражение отчаяния на лице вовсе не портило старого вояки, который был в общем вполне нормальным дядькой и неплохим командиром, вот только в последнем сражении не сумел построить своих самонадеянных подчиненных, слишком доверился бездарностям, не остановил вовремя авантюристов…
Вернувшийся на рассвете Кирхайс с трудом сдерживал зевоту после бессонной ночи, но не решился пропустить утренние занятия. Тем более что поспать все равно бы не удалось, ибо потерявшее остатки терпения начальство снова устроило обыск в курсантских шкафчиках. И хотя у Армана в тумбочке обнаружили коробку красок, но фабричные облатки были целы, и даже магазинный пакет не разорван, да и дата на чеке ясно свидетельствовала, что по крайней мере к трем первым обновленным картинам курсант фон Рихтер не причастен, так что пришлось ограничиться четырьмя дневальствами вне очереди. Но даже это было лучше, чем военная история. Нет, предмет сам по себе нужный, и даже интересный, однако зануда фон Бокк из чего угодно мог сделать тошнотворную тягомотину.
Так что занятия в этот день начались со сдвоенной корабельной инженерии, и пока курсанты рассаживались вокруг модели боевого крейсера, Кирхайс дернул Армана за рукав:
- Какого Хелль тебе еще краски заказывать понадобилось?
- Боялся, что черной и серебряной не хватит, - невозмутимо объяснил художник.
Но на первое после обеденного перерыва занятие – это было фехтование - фон Рихтер явился в последнюю минуту, нешуточно напуганный, и от его утренней беспечности не осталось и следа. Подойдя к Райнхарду и Кирхайсу, парень тихо произнес:
- Этюдник пропал…
- Постой, ты точно там смотрел, не перепутал? – обернулся Райнхард.
- Седьмое окно, мы же вместе считали, - махнул рукой Арман.
- Если б попало к кому не следует, все бы уже на ушах стояли. Но, похоже, им утра хватило, - Кирхайс положил руку товарищу на плечо. – Ладно, не играй реквием раньше времени. Может, садовники подняли да выбросили.
- Эй, разговорчики! – окликнул всех троих инструктор.
- Защищайтесь, сударь! – тот час бросился на него Райнхард.
А Зигфрид тем временем атаковал Армана, быстро вошел в клинч и прошептал:
- Мы тебя не оставим!
Заверения друзей немного успокоили Армана, тем более что и фехтование всегда поднимало настроение, а дальше и вовсе была навигация, где Страшило без предупреждений закатил суровую контрольную.
Занятия, как ни странно, шли своим чередом. Никто не был исключен, никакие правила не стали строже, не отменялись увольнительные. Казалось, портретная история закончилась. Но еще через неделю, когда курс поднимался на очередное занятие по навигации, шагавшие где-то посередине Райнхард, Кирхайс и Арман услышали восторженные крики тех, кто шел первыми. Добравшись до площадки, сообщники увидели, что в простенке слева от ведущей с площадки к учебным аудиториям двери, висел портрет Ларса фон Бергера. А справа Карл Альтман, обернувшись, со спокойной улыбкой на лице, словно приглашал юных курсантов подняться на мостик своего «Лебедя». Строгие черные рамы выразительно контрастировали с еще висевшими вдоль лестницы золочеными багетами.
Притихшие курсанты как будто забыли обо всем. Юноши будто почувствовали, как сквозь грязь и лицемерие обветшавшего мира рвется что-то новое, подлинное, живое, как грозные силы приходят в движение, белые крейсера летят среди звезд…
Неровный звук шагов вернул курсантов в реальность. Кто-то вскрикнул, все понеслись по коридору, но успели рассесться по своим местам, до того как преподаватель вошел в аудиторию.
Как ни в чем ни бывало, Страшило принялся раздавать контрольные, которые курс писал неделю назад. По своему обыкновению, он объявлял оценки, начиная с низких, и каждому в нескольких словах разъяснял ошибки. Наконец в его руках остались три тетрадки.
- Курсант фон Рихтер. 192 балла. Будьте осторожнее, не на всяком курсе возможны подобные округления.
- Курсант фон Мюзель. 196 баллов. Я оценил вашу изобретательность, но тактика использования верхних слоев метановых атмосфер представляется чересчур рискованной.
- Курсант Кирхайс. 198 баллов. Вы правильно нащупали идею с проходом на малых скоростях, но несколько увлеклись, - преподаватель протянул тетрадку, и неожиданно добавил:
- Хороши? – сделав жест рукой в сторону плаца с «Валькириями». Или в сторону лестницы?
- О да, - не по уставу ответил Кирхайс.
Некоторое время фон Вирлинг молчал, не обращая внимания на курсантов, а потом, будто очнувшись, обратился ко всем сразу:
- У вас ведь нет больше занятий сегодня? Можете идти, - и хромая даже как будто больше обычного, направился к своему столу, сел, раскрыл толстую книгу и погрузился в чтение.
Вернувшись в жилую комнату после занятий, Арман обнаружил на своей койке этюдник с кистями и красками.
А на следующий день со стены сняли пустые золоченые багеты…
Неожиданно, в самый последний момент, получила подарок - просто сказочное исполнение одной их моих заявок. Что забавно - именно эту заявку я придумала в последний момент, просто чтобы исполнить условие "не менее трех".
Но рассказ во всех отношениях чудесный.
Автор открыл мне свое имя, но в публичном пространстве пожелал сохранить инкогнито и я уважаю это желание.
15.01.2013 в 13:02
Пишет LoGH New Year fest:Работа №23
Название: Падал прошлогодний снег
Размер: ~ 1300 слов
Пейринг/Персонажи: последний из адмиралов Райнхарда, все прочие только упоминаются
Категория: джен
Жанр: зарисовка
Рейтинг: G
По заявке: «Последний из нас». Герои уходят, и последний оставшийся пишет мемуары о людях и событиях. Возможен ангст, допустимо АУ (в смысле, что оставшимся окажется кто_то, кто погиб в каноне)
От автора: POV персонажа, личность которого тайны не составляет. О соответствии заявке судить заказчику. В названии использована цитата из одноименного м/ф 1983 года
читать дальшеВ самый канун нового года слегка потеплело, и в тишине и безветрии снег падал медленно, словно нехотя. Странное чувство, как будто время замедлило ход и вот-вот остановится, застынет, вязкое и прозрачное, сомкнется хрустальной сферой, и навсегда окажешься игрушечным человечком в крохотном домике внутри стеклянного сувенира, который в Альянсе называют snowglobe. И кто-то поставит его на каминную полку к другим таким же – просто для коллекции, с которой иногда вытирают пыль, но никогда уже не играют самозабвенно.
Люди дробят массив времени, режут его на условные единицы и придают им значение, которым те вовсе не обладают. Когда с двенадцатым ударом часов сменяются цифры года, снежинки все так же слетают с неба, не ощущая, что стали уже прошлогодними. А люди, спешащие по делам или задумчиво перебирающие воспоминания, не замечают, что во вселенной сменилась эпоха, и продолжают свой путь из вчера в завтра, хотя давно и прочно переключились с веселого предвкушения на ностальгическое «а помнишь?..» Но если вдуматься, все начинается раньше, еще на подъеме, подобно тому как на гребне волны вскипает белая шапка еще до того, как волна налетит на берег, и эта пена раскатится по песку и зальет все вокруг. Удобно считать эпохи по именам императоров, не сознавая, что годы их жизни не отражают происходящего, что старое время заканчивается задолго до траурных маршей и здравниц в честь их преемников. А после оглянешься – и кидаешь точку отсчета, как камешек через плечо. И получается, что давным-давно что-то сменилось в узоре судьбы.
Если попробовать поделиться этой нехитрой мыслью, пришлось бы сказать много лишних слов. Вспомнить, что Мюллер рассказывал о разговоре с Миттермайером на новогоднем приеме в 490-м. О молодых адмиралах, пришедших за славой и очень боявшихся не успеть. У Мюллера, кстати, очень красивый памятник, герр Юлиан постарался. У самого Юлиана, впрочем, не хуже.
Но разве нужно рассказывать все подробности? Можно всего лишь кивнуть за окно. А для наглядности взять вот такой же шарик и потрясти, чтобы там тоже посыпался снег. Правда, здесь, в доме, есть только один snowglobe, и он не подходит. Чисто альянсовская игрушка: снег засыпает там статую Але Хайнессена, оригинала которой не существует уже много лет. Это подарок Дасти Аттенборо, прислан когда-то ему в знак признания, что ни один журналист не сумел раскрутить его на полноценное интервью.
Впрочем, кому же рассказывать? Он в этом доме один. Сам так решил – встречать новый год здесь, в Ландвиди, совсем одному, даже без семьи. Не во дворце на Феззане, и не на Одине, традиционность которого с каждым годом все больше отдает захолустьем, и не на Хайнессене, где учится в университете старшая внучка, – здесь, в родовом поместье, затерянном среди лесов. Пусть веселятся другие, более беззаботные, а для него самого важнее уединение, эта возможность остаться с самим собой, может быть, иллюзорная, прежде чем снова вернуться к своим нелегким обязанностям.
Это решение далось ему нелегко, но оно было правильным. Может быть, новый год и семейный праздник, но непривычно было встречать его в кругу семьи. Всегда – либо на мостике флагмана, либо при дворе, и возвращаться домой лишь под утро, когда все домашние уже спят, и предрассветная тишина утраивает эхо шагов. И это было скорее работой, чем отдыхом, но все они, «первозванные адмиралы», старались не пропускать эту ночь, какие бы у них ни были важные и срочные дела. Их встречи на новогоднем приеме уже превратились в традицию, но с каждым годом их становилось все меньше, и их места на ключевых постах занимали новые люди. Однажды Биттенфельд очень метко назвал их компанию «клубом, который стал чересчур эксклюзивным». Два года назад они с ним остались вдвоем, и с этим определением уже нельзя было не согласиться. Ну, а сегодня… Один человек – это уже не клуб. Его подчиненные справятся со своими обязанностями, необходимости в личном присутствии нет, и он вполне может позволить себе эти маленькие каникулы.
Соратники. Считал ли он их друзьями? Пожалуй, нет, но, право же, разница невелика. Они были частью его жизни. Нельзя сказать, что их пощадило время, но странное дело – оно словно их обтекало, как камни в ручье. Словно они были навсегда приписаны к бурной эпохе своей молодости, перекроившей всю обитаемую вселенную, и все последующие события уже не имели над ними власти. Приметы возраста не искажали их лица, не пригибали к земле, не превращали в реликтовых стариков. Но, может быть, именно поэтому каждый, кого уже не было с ними, воспринимался, словно потери в бою.
Когда-то это казалось таким важным – принять смерть в бою. Война была их жизнью, все верили в Вальгаллу… Это действительно стало проблемой в послевоенные годы – не сразу, а лет через пять. В их представления плохо вписывался долгий и прочный мир. Но на их век войны хватило, только один из них умер в своей постели, и то при таких обстоятельствах, что это вполне можно было приравнивать к смерти от боевых ран.
Кто мог подумать, что уцелеть суждено было именно ему – далеко не самому молодому и даже не самому удачливому? Впрочем, что тут удача, большой вопрос. Каждый из тех, кто ушел, словно оставил в наследство свои неоконченные дела и свою миссию в этом мире. Сначала это почти не ощущалось. Кемпф, Ренненкампф, Штайнметц, Фаренхайт – некогда было горевать, просто перетасовывались флоты и назначались новые командиры взамен погибших. Лютц, Ройенталь. Горестный день смерти кайзера, и Оберштайн, опередивший его на полтора часа. Мюллер, внезапно, ударом под дых. Вален – кажется, это стало немалой утратой для Биттенфельда... Меклингер, и хорошо, что успел издать свои мемуары, а ведь казалось, еще совсем не время. Забавно, он словно подтолкнул поток воспоминаний, как с рейховской, так и с бывшей альянсовской стороны: последующие годы обогатили историков будущего весьма интересными документами, хотя, конечно, сыграли роль еще и отмена военной цензуры и снятие грифа секретности со многих документов. Но именно книга Меклингера положила начало словесной дуэли между Биттенфельдом и Фернером. Должно быть, Фриц Йозеф потом скучал по своему оппоненту, а ведь сначала готов был его разорвать на куски и называл оберштайновским лисом… Но это были спокойные годы, и наполнять их привычным адреналином им приходилось самим.
А после история вновь понеслась вскачь. Кесслер, пропавший без вести в самое неподходящее время – наверное, слишком уж близко он подобрался к каким-то опасным тайнам. И Миттермайер, в том же далеком году. Вот после этого и пришлось почувствовать себя Атлантом, держащим на плечах небесный свод. Но все же ответственность не ощущалась бременем, а одиночество было неполным, пока был жив неугомонный Фриц Йозеф, шумный, бескомпромиссный, сумевший и в зрелые годы сохранить юношеский боевой задор. Теперь придется привыкать, что не с кем больше разделить воспоминания, и никогда уже не доведется молча кивнуть в ответ на очередную тираду.
Может быть, именно из-за этого впервые хочется написать о прошедших событиях. Что бы о нем ни думали, он никогда не испытывал трудностей с письменной речью. Просто слова стоят мало. Его мемуарами стала вся его жизнь.
Он никогда ничего не записывал, не оставлял заметок, но эйдетическая память всегда позволяла ему вернуться в любой момент прошлого, как будто это случилось вчера или даже сегодня, и с абсолютной точностью воспроизвести каждую секунду. Жалко, что он не художник, к особенностям его восприятия изобразительные средства подходят гораздо больше. Но можно прямо сейчас взять лист бумаги и записать… выбрав самые простые слова. К примеру, так: «Наш будущий император, лишившись своего друга, с невиданным прежде усердием стал собирать вокруг себя таланты…»
***
Снег продолжает падать – ему все равно, нынешний это год или ушедший. Скудное зимнее солнце едва пробивается через подернутые инеем окна. Стопка бумаги растет – и это в самом деле помогает привести мысли в порядок. Когда через несколько дней за ним придет машина, еще останется время подумать, как поступить с неожиданной рукописью. Бросить в камин? Переслать ее Аттенборо, анонимно, без подписи? Дасти поймет, от кого это, долго гадать не придется, выбор из одного варианта… Но он не выдаст, этика журналиста для него свята, словно контракт для феззанца или честь для имперца. Можно в конце схематически изобразить snowglobe, чтобы совсем не осталось сомнений в подлинности.
– Господин премьер-министр, нам пора.
Да, в самом деле, пора, а он так ничего и не решил. Да и камин потух, не было смысла его разжигать накануне отъезда. Впрочем, еще будет время, дорога длинная.
Встать и накинуть зеленый плащ. Автоматическим жестом пригладить вихор на затылке, совсем не приличествующий высшему должностному лицу Империи, но ставший известным в Галактике всем и каждому по фотографиям и карикатурам.
Поколебавшись, сложить листы стопкой и спрятать в портфель.
Если он передумает, шредеров на корабле хватает.
URL записиНазвание: Падал прошлогодний снег
Размер: ~ 1300 слов
Пейринг/Персонажи: последний из адмиралов Райнхарда, все прочие только упоминаются
Категория: джен
Жанр: зарисовка
Рейтинг: G
По заявке: «Последний из нас». Герои уходят, и последний оставшийся пишет мемуары о людях и событиях. Возможен ангст, допустимо АУ (в смысле, что оставшимся окажется кто_то, кто погиб в каноне)
От автора: POV персонажа, личность которого тайны не составляет. О соответствии заявке судить заказчику. В названии использована цитата из одноименного м/ф 1983 года
читать дальшеВ самый канун нового года слегка потеплело, и в тишине и безветрии снег падал медленно, словно нехотя. Странное чувство, как будто время замедлило ход и вот-вот остановится, застынет, вязкое и прозрачное, сомкнется хрустальной сферой, и навсегда окажешься игрушечным человечком в крохотном домике внутри стеклянного сувенира, который в Альянсе называют snowglobe. И кто-то поставит его на каминную полку к другим таким же – просто для коллекции, с которой иногда вытирают пыль, но никогда уже не играют самозабвенно.
Люди дробят массив времени, режут его на условные единицы и придают им значение, которым те вовсе не обладают. Когда с двенадцатым ударом часов сменяются цифры года, снежинки все так же слетают с неба, не ощущая, что стали уже прошлогодними. А люди, спешащие по делам или задумчиво перебирающие воспоминания, не замечают, что во вселенной сменилась эпоха, и продолжают свой путь из вчера в завтра, хотя давно и прочно переключились с веселого предвкушения на ностальгическое «а помнишь?..» Но если вдуматься, все начинается раньше, еще на подъеме, подобно тому как на гребне волны вскипает белая шапка еще до того, как волна налетит на берег, и эта пена раскатится по песку и зальет все вокруг. Удобно считать эпохи по именам императоров, не сознавая, что годы их жизни не отражают происходящего, что старое время заканчивается задолго до траурных маршей и здравниц в честь их преемников. А после оглянешься – и кидаешь точку отсчета, как камешек через плечо. И получается, что давным-давно что-то сменилось в узоре судьбы.
Если попробовать поделиться этой нехитрой мыслью, пришлось бы сказать много лишних слов. Вспомнить, что Мюллер рассказывал о разговоре с Миттермайером на новогоднем приеме в 490-м. О молодых адмиралах, пришедших за славой и очень боявшихся не успеть. У Мюллера, кстати, очень красивый памятник, герр Юлиан постарался. У самого Юлиана, впрочем, не хуже.
Но разве нужно рассказывать все подробности? Можно всего лишь кивнуть за окно. А для наглядности взять вот такой же шарик и потрясти, чтобы там тоже посыпался снег. Правда, здесь, в доме, есть только один snowglobe, и он не подходит. Чисто альянсовская игрушка: снег засыпает там статую Але Хайнессена, оригинала которой не существует уже много лет. Это подарок Дасти Аттенборо, прислан когда-то ему в знак признания, что ни один журналист не сумел раскрутить его на полноценное интервью.
Впрочем, кому же рассказывать? Он в этом доме один. Сам так решил – встречать новый год здесь, в Ландвиди, совсем одному, даже без семьи. Не во дворце на Феззане, и не на Одине, традиционность которого с каждым годом все больше отдает захолустьем, и не на Хайнессене, где учится в университете старшая внучка, – здесь, в родовом поместье, затерянном среди лесов. Пусть веселятся другие, более беззаботные, а для него самого важнее уединение, эта возможность остаться с самим собой, может быть, иллюзорная, прежде чем снова вернуться к своим нелегким обязанностям.
Это решение далось ему нелегко, но оно было правильным. Может быть, новый год и семейный праздник, но непривычно было встречать его в кругу семьи. Всегда – либо на мостике флагмана, либо при дворе, и возвращаться домой лишь под утро, когда все домашние уже спят, и предрассветная тишина утраивает эхо шагов. И это было скорее работой, чем отдыхом, но все они, «первозванные адмиралы», старались не пропускать эту ночь, какие бы у них ни были важные и срочные дела. Их встречи на новогоднем приеме уже превратились в традицию, но с каждым годом их становилось все меньше, и их места на ключевых постах занимали новые люди. Однажды Биттенфельд очень метко назвал их компанию «клубом, который стал чересчур эксклюзивным». Два года назад они с ним остались вдвоем, и с этим определением уже нельзя было не согласиться. Ну, а сегодня… Один человек – это уже не клуб. Его подчиненные справятся со своими обязанностями, необходимости в личном присутствии нет, и он вполне может позволить себе эти маленькие каникулы.
Соратники. Считал ли он их друзьями? Пожалуй, нет, но, право же, разница невелика. Они были частью его жизни. Нельзя сказать, что их пощадило время, но странное дело – оно словно их обтекало, как камни в ручье. Словно они были навсегда приписаны к бурной эпохе своей молодости, перекроившей всю обитаемую вселенную, и все последующие события уже не имели над ними власти. Приметы возраста не искажали их лица, не пригибали к земле, не превращали в реликтовых стариков. Но, может быть, именно поэтому каждый, кого уже не было с ними, воспринимался, словно потери в бою.
Когда-то это казалось таким важным – принять смерть в бою. Война была их жизнью, все верили в Вальгаллу… Это действительно стало проблемой в послевоенные годы – не сразу, а лет через пять. В их представления плохо вписывался долгий и прочный мир. Но на их век войны хватило, только один из них умер в своей постели, и то при таких обстоятельствах, что это вполне можно было приравнивать к смерти от боевых ран.
Кто мог подумать, что уцелеть суждено было именно ему – далеко не самому молодому и даже не самому удачливому? Впрочем, что тут удача, большой вопрос. Каждый из тех, кто ушел, словно оставил в наследство свои неоконченные дела и свою миссию в этом мире. Сначала это почти не ощущалось. Кемпф, Ренненкампф, Штайнметц, Фаренхайт – некогда было горевать, просто перетасовывались флоты и назначались новые командиры взамен погибших. Лютц, Ройенталь. Горестный день смерти кайзера, и Оберштайн, опередивший его на полтора часа. Мюллер, внезапно, ударом под дых. Вален – кажется, это стало немалой утратой для Биттенфельда... Меклингер, и хорошо, что успел издать свои мемуары, а ведь казалось, еще совсем не время. Забавно, он словно подтолкнул поток воспоминаний, как с рейховской, так и с бывшей альянсовской стороны: последующие годы обогатили историков будущего весьма интересными документами, хотя, конечно, сыграли роль еще и отмена военной цензуры и снятие грифа секретности со многих документов. Но именно книга Меклингера положила начало словесной дуэли между Биттенфельдом и Фернером. Должно быть, Фриц Йозеф потом скучал по своему оппоненту, а ведь сначала готов был его разорвать на куски и называл оберштайновским лисом… Но это были спокойные годы, и наполнять их привычным адреналином им приходилось самим.
А после история вновь понеслась вскачь. Кесслер, пропавший без вести в самое неподходящее время – наверное, слишком уж близко он подобрался к каким-то опасным тайнам. И Миттермайер, в том же далеком году. Вот после этого и пришлось почувствовать себя Атлантом, держащим на плечах небесный свод. Но все же ответственность не ощущалась бременем, а одиночество было неполным, пока был жив неугомонный Фриц Йозеф, шумный, бескомпромиссный, сумевший и в зрелые годы сохранить юношеский боевой задор. Теперь придется привыкать, что не с кем больше разделить воспоминания, и никогда уже не доведется молча кивнуть в ответ на очередную тираду.
Может быть, именно из-за этого впервые хочется написать о прошедших событиях. Что бы о нем ни думали, он никогда не испытывал трудностей с письменной речью. Просто слова стоят мало. Его мемуарами стала вся его жизнь.
Он никогда ничего не записывал, не оставлял заметок, но эйдетическая память всегда позволяла ему вернуться в любой момент прошлого, как будто это случилось вчера или даже сегодня, и с абсолютной точностью воспроизвести каждую секунду. Жалко, что он не художник, к особенностям его восприятия изобразительные средства подходят гораздо больше. Но можно прямо сейчас взять лист бумаги и записать… выбрав самые простые слова. К примеру, так: «Наш будущий император, лишившись своего друга, с невиданным прежде усердием стал собирать вокруг себя таланты…»
***
Снег продолжает падать – ему все равно, нынешний это год или ушедший. Скудное зимнее солнце едва пробивается через подернутые инеем окна. Стопка бумаги растет – и это в самом деле помогает привести мысли в порядок. Когда через несколько дней за ним придет машина, еще останется время подумать, как поступить с неожиданной рукописью. Бросить в камин? Переслать ее Аттенборо, анонимно, без подписи? Дасти поймет, от кого это, долго гадать не придется, выбор из одного варианта… Но он не выдаст, этика журналиста для него свята, словно контракт для феззанца или честь для имперца. Можно в конце схематически изобразить snowglobe, чтобы совсем не осталось сомнений в подлинности.
– Господин премьер-министр, нам пора.
Да, в самом деле, пора, а он так ничего и не решил. Да и камин потух, не было смысла его разжигать накануне отъезда. Впрочем, еще будет время, дорога длинная.
Встать и накинуть зеленый плащ. Автоматическим жестом пригладить вихор на затылке, совсем не приличествующий высшему должностному лицу Империи, но ставший известным в Галактике всем и каждому по фотографиям и карикатурам.
Поколебавшись, сложить листы стопкой и спрятать в портфель.
Если он передумает, шредеров на корабле хватает.
Мои исполнения:
В фикатоне я приняла участие и как исполнитель. Работа шла непросто, все не удавалось согласовать детали, но заказчик - Elizabetha - остался доволен, и другие читатели тоже приняли историю в целом благосклонно.
По сравнению с текстом, выложенном на сообществе, вненсена незначительная рдакторская правка.
По заявке: Фик о проделках Райнхарда и Зигфрида в академии, джен, рейтинг от PG до R
Название: Портретная война
Примечание автора: Автор просит прощения у заказчика и готов принять рой тапок от софэдомцев за хромающий на все лапы Обоснуй
Читать дальшеРазмер: более 1900 слов
Пейринг/Персонажи: Райнхард фон Лоэнграмм, Зигфрид Кирхайс, НМП из которых двое активно участвуют в сюжете
Категория: джен
Жанр: наверное, приключения. Может быть – немного детектива.
Рейтинг: G
Навигацию в Одинской Императорской военной Академии преподавал капитан в отставке фон Вирлинг, получивший от курсантов прозвище Страшило. У него действительно левую половину лица покрывали шрамы от ожогов, к тому же практически не работала левая нога, искалеченную левую руку скрывала черная перчатка, и неприятно дребезжал голос. Преподавателем он был строгим и требовательным. Но навигацию не просто блестяще знал и любил, но и умел заинтриговать воспитанников занимательными и сложными задачками, так что на его занятия все шли с удовольствием.
Вернувшись в сентябре с очередных каникул, курсанты обнаружили, что во всех корпусах по стенам коридоров и даже лестничных маршей развешены портреты героев былых сражений. И хотя среди этих людей были такие, чьи дарования явно переоценивались, многие действительно были талантливыми командирами. Серьезно не повезло только последнему пролету дальней лестницы инженерного корпуса, той самой, которая вела к кабинету навигации. Дело было не в том, что сражение при *** не тянуло на эпическую битву. И даже не в том, что имперский флот проявил там не лучшие свои качества. Недоумение вызывало исполнение. Казалось, что эти картины были намалеваны любителем. Хотя школа у живописца была неплохая, он умел отобразить сходство, и возможно даже показать характер, но желание польстить моделям сводило хорошие качества на нет. Адмиралы в его исполнении казались не военными, а неумелыми актерами, с неестественными корявыми жестами и картонными позами. Пафос на лицах был такой, что вместо предполагавшегося уважения к героической смерти вызывал сначала недоумение, а потом почти смех. И все это было обрамлено пышным золоченым багетом.
Курсант Райнхард фон Мюзель поджимал губы, поднимаясь по лестнице. Неизвестно, что его больше оскорбляло – то, как возвеличивалось ничтожное или то, насколько глупо и неумело это делалось. Или то, что среди титулованных глупцов не нашлось места для подлинных, с его точки зрения героев сражения – Ларса фон Бергера, взявшего на себя командование подразделением после гибели флагмана эскадры и серьезно потрепавшего противника, и Карла Альтмана, стойко прикрывавшего отход основных сил. Еще бы – ведь первый был из незнатного провинциального дворянства, а второй и вовсе простолюдин, заслуживший офицерский чин собственным умом и талантом. Первый вскоре погиб в другом сражении, второй получил серьезные ранения, провел несколько месяцев в госпитале, был списан с грошовой пенсией и умер в нищете, не имея возможности заплатить за лекарства.
- Твари, уроды… - сдавленно прошипел юноша.
- Райнхард, - осторожно коснулся его руки верный Кирхайс, - мы тут не одни…
- Не считай что ты тут единственный честный, Кирхайс, - Арман фон Рихтер поправил перетянутые на старинный манер ремешком книжки и добавил: – Мне, например, тоже постоянно хочется подрисовать кое-кому рога и хвосты.
Затем он прошествовал мимо друзей по лестнице, но на последней ступеньке обернулся:
- Если тебе нужна помощь, фон Мюзель – я готов.
- Думаешь, ему можно доверять? – спросил Кирхайс, когда красавец аристократ скрылся за дверями, отделявшими лестничную площадку от коридоров с учебными аудиториями.
- Уверен, - кивнул Райнхард.
Когда во время занятий по самоподготовке трое курсантов сели рядом, это никого не удивило - хороших старых справочников не хватало на каждого, приходилось объединяться. Также как и на то, что Арман фон Рихтер предал одному из старшекурсников, уходящих в увольнение, деньги и записку, а вечером получил магазинный серый пакет – курсанты, имевшие право выходить в город, охотно откликались на просьбы младших купить лакомств или почтовых марок.
* * *
Прокрасться по гулким пустым коридорам, вытащить из золоченой рамы один холст, заменить его другим в первый раз оказалось легко. Райхард и Кирхас даже чувствовали легкое разочарование. Перемену с одним из портретов заметили не сразу. Хотя то, что контр-адмирал фон ***, командовавший резервом и наломавший дров, сначала вмешавшись раньше времени, а потом драпанув после контратаки, теперь стоит схватившись руками за голову, должно было броситься в глаза. Однако лишь на третий день кто-то из курсантов сначала приостановился на секунду, внимательно присмотрелся, а потом фыркнул. Но зато уже через час занятия на всех курсах, во всех группах сопровождал характерный непочтительный шепоток. Засуетились преподаватели, забегали сторожа… К вечеру от нового портрета осталась лишь пустая золоченая рама.
- Все-таки хоть что-то догадались сделать, - в голосе Райхарда можно было услышать подобие восхищения.
- Гениальное изобретение – перочинный ножик, - вторил ему Кирхайс, раскручивая шурупы оказавшегося закрытым дверного замка.
Не шуметь, изображая взломщиков, было непросто, но зато утром проходившие по дальней лестнице получили шанс лицезреть вице-адмирала фон ***, вскинувшего руку в патетическом жесте. Остроумцы, хихикая, утверждали, что его светлость наверняка кричит свое любимое «Раскатаем их!».
Когда комендант с вынутым из рамы холстом под мышкой шел по коридору, курсанты старательно отворачивались, пряча усмешки. Но некоторые изобразили вслед жест вице-адмирала.
В жилых комнатах устроили обыск, оказавшийся, впрочем, бесполезным. А после занятий во время внеочередного общего построения Академическое начальство объявило о введении ночного патрулирования всех корпусов силами преподавателей и курсантов.
Еще через неделю курсанты получили возможность любоваться обновившимся третьим портретом. Вице-адмирал фон *** властно сжимал руками подлокотники кресла, но плечи его выглядели поникшими, взгляд казался потухшим, как будто командир не верил в благополучный исход сражения и отказался от попыток хоть что-то предпринять для спасения ситуации. Гражданскому персоналу Академии и ночным дежурным устроили массовый допрос, но все утверждали, что ничего подозрительного не заметили. И если выскочку фон Мюзеля еще можно было подозревать во лжи, то клянущегося чуть не Рудольфом Великим отпрыска фамилии фон Рихтер трудно было в чем-то заподозрить.
В размеренных суровых буднях Академии портретная война казалась единственным развлечением, интригующей тайной, которую можно было шепотом обсуждать после отбоя. Но через неделю на малый плащ Академии въехали армейские тягачи с подарком от меценатов. Курсанты от мала до велика высыпали во двор, несмотря на холодный ноябрьский дождь. Еще бы - две настоящие «Валькирии»! Первогодки прыгали от восторга, кто-то из старших, дурачась, цитировал боевые характеристики, другой авторитетно заявлял, что через месяц в придачу доставят трофейного «Спартанца». Райнхард и Кирхайс поддались общему восторгу и толклись в веселой толпе, когда к ним тихо подошел Арман и произнес:
- Готово.
Как ни возражали Кирхайс и Райнхард, но в последнюю ночь фон Рихтер увязался с ними. Говорил, что ему нужно посмотреть, как картина будет выглядеть на месте и, если понадобится, что-нибудь подправить. Когда новый портрет оказался в раме, Арман действительно раскрыл этюдник и сделал несколько осторожных мазков самой тонкой кистью.
- А хорош, - вздохнул Кирхайс, - Даже жалко будет, если и его снимут
И в это время послышались характерные неровные шаги, в дальнем конце коридора зажегся свет.
- Бежим! В окно! – прошептал Кирхайс.
Арман торопливо подхватил этюдник, забрался на подоконник, быстро открыл створки, ловко выбрался на карниз, Райнхард последовал за ним. Кирхайс тоже был готов отправиться за друзьями, когда свет вспыхнул уже на лестнице. Стоя в оконном проеме, Зигфрид попытался выпрямиться, стукнулся макушкой, ойкнул, и в конце концов начал рапортовать полусогнувшись:
- Дежурный курсант Кирхайс. Имею доложить: услышал шум…
- Вы действительно собрались сигануть с третьего этажа, курсант? – в голосе Страшилы звучала откровенная ирония. – Уже поработали, значит… Что ж, даже если нашему рвущемуся к справедливости художественному гению удастся благополучно приземлиться, от сторожей он не уйдет. Хотя если догадается слезть по водостокам, я буду думать о нем лучше. Жаль нельзя проверить форму, все торчали на дожде... А ну закройте окно, подите сюда, мне нужна помощь. Совсем нога разнылась из-за этой непогоды…
Хлопнули запираемые створки, погас свет, но висевшим на карнизе Райнхарду и Арману казалось, что они слышат удаляющийся неровный звук шагов. Через несколько минут курсанты почти не поранившись спустились по водосточной трубе. Этюдник спрятали в зарослях дикого винограда, покрывавших нижние этажи здания. До жилых комнат тоже добрались без происшествий, и даже умудрились никого не разбудить, развешивая мокрую одежду.
Этой четвертой перемены уже ждали все, и хотя картина сверхоперативно исчезла, некоторым курсантам удалось увидеть новый портрет адмирала фон ***. Счастливчики шепотом рассказывали во время обеда, что выражение отчаяния на лице вовсе не портило старого вояки, который был в общем вполне нормальным дядькой и неплохим командиром, вот только в последнем сражении не сумел построить своих самонадеянных подчиненных, слишком доверился бездарностям, не остановил вовремя авантюристов…
Вернувшийся на рассвете Кирхайс с трудом сдерживал зевоту после бессонной ночи, но не решился пропустить утренние занятия. Тем более что поспать все равно бы не удалось, ибо потерявшее остатки терпения начальство снова устроило обыск в курсантских шкафчиках. И хотя у Армана в тумбочке обнаружили коробку красок, но фабричные облатки были целы, и даже магазинный пакет не разорван, да и дата на чеке ясно свидетельствовала, что по крайней мере к трем первым обновленным картинам курсант фон Рихтер не причастен, так что пришлось ограничиться четырьмя дневальствами вне очереди. Но даже это было лучше, чем военная история. Нет, предмет сам по себе нужный, и даже интересный, однако зануда фон Бокк из чего угодно мог сделать тошнотворную тягомотину.
Так что занятия в этот день начались со сдвоенной корабельной инженерии, и пока курсанты рассаживались вокруг модели боевого крейсера, Кирхайс дернул Армана за рукав:
- Какого Хелль тебе еще краски заказывать понадобилось?
- Боялся, что черной и серебряной не хватит, - невозмутимо объяснил художник.
Но на первое после обеденного перерыва занятие – это было фехтование - фон Рихтер явился в последнюю минуту, нешуточно напуганный, и от его утренней беспечности не осталось и следа. Подойдя к Райнхарду и Кирхайсу, парень тихо произнес:
- Этюдник пропал…
- Постой, ты точно там смотрел, не перепутал? – обернулся Райнхард.
- Седьмое окно, мы же вместе считали, - махнул рукой Арман.
- Если б попало к кому не следует, все бы уже на ушах стояли. Но, похоже, им утра хватило, - Кирхайс положил руку товарищу на плечо. – Ладно, не играй реквием раньше времени. Может, садовники подняли да выбросили.
- Эй, разговорчики! – окликнул всех троих инструктор.
- Защищайтесь, сударь! – тот час бросился на него Райнхард.
А Зигфрид тем временем атаковал Армана, быстро вошел в клинч и прошептал:
- Мы тебя не оставим!
Заверения друзей немного успокоили Армана, тем более что и фехтование всегда поднимало настроение, а дальше и вовсе была навигация, где Страшило без предупреждений закатил суровую контрольную.
Занятия, как ни странно, шли своим чередом. Никто не был исключен, никакие правила не стали строже, не отменялись увольнительные. Казалось, портретная история закончилась. Но еще через неделю, когда курс поднимался на очередное занятие по навигации, шагавшие где-то посередине Райнхард, Кирхайс и Арман услышали восторженные крики тех, кто шел первыми. Добравшись до площадки, сообщники увидели, что в простенке слева от ведущей с площадки к учебным аудиториям двери, висел портрет Ларса фон Бергера. А справа Карл Альтман, обернувшись, со спокойной улыбкой на лице, словно приглашал юных курсантов подняться на мостик своего «Лебедя». Строгие черные рамы выразительно контрастировали с еще висевшими вдоль лестницы золочеными багетами.
Притихшие курсанты как будто забыли обо всем. Юноши будто почувствовали, как сквозь грязь и лицемерие обветшавшего мира рвется что-то новое, подлинное, живое, как грозные силы приходят в движение, белые крейсера летят среди звезд…
Неровный звук шагов вернул курсантов в реальность. Кто-то вскрикнул, все понеслись по коридору, но успели рассесться по своим местам, до того как преподаватель вошел в аудиторию.
Как ни в чем ни бывало, Страшило принялся раздавать контрольные, которые курс писал неделю назад. По своему обыкновению, он объявлял оценки, начиная с низких, и каждому в нескольких словах разъяснял ошибки. Наконец в его руках остались три тетрадки.
- Курсант фон Рихтер. 192 балла. Будьте осторожнее, не на всяком курсе возможны подобные округления.
- Курсант фон Мюзель. 196 баллов. Я оценил вашу изобретательность, но тактика использования верхних слоев метановых атмосфер представляется чересчур рискованной.
- Курсант Кирхайс. 198 баллов. Вы правильно нащупали идею с проходом на малых скоростях, но несколько увлеклись, - преподаватель протянул тетрадку, и неожиданно добавил:
- Хороши? – сделав жест рукой в сторону плаца с «Валькириями». Или в сторону лестницы?
- О да, - не по уставу ответил Кирхайс.
Некоторое время фон Вирлинг молчал, не обращая внимания на курсантов, а потом, будто очнувшись, обратился ко всем сразу:
- У вас ведь нет больше занятий сегодня? Можете идти, - и хромая даже как будто больше обычного, направился к своему столу, сел, раскрыл толстую книгу и погрузился в чтение.
Вернувшись в жилую комнату после занятий, Арман обнаружил на своей койке этюдник с кистями и красками.
А на следующий день со стены сняли пустые золоченые багеты…
@темы: фанфики, НГ-фест, проЛоГГ, Новогодний фикатон-2013, творческое
-
-
14.07.2013 в 14:01-
-
31.07.2013 в 01:27-
-
10.01.2015 в 02:04-
-
10.01.2015 в 13:07второй фик - чудо!
Знаешь - перечла сейчас, и мне понравился бодрый, энергичный, даже веселый темп, в котором развиваются события.
А тогда гордилась тем, как мне удалось для одного из ОМП создать ниточку к канонному персонажу.
Ну и заодно во время обсуждения вместе со всеми похихикала над собственной любовью к биатлону.
-
-
13.01.2015 в 13:33-
-
13.01.2015 в 23:42а здорово получилось!
Меня смущало то, что заявка, как мне представлялось, предполагает юмор, а я не могу писать его специально, разве только непроизвольно что-то комическое выйдет.
-
-
16.01.2015 в 17:19-
-
18.01.2015 в 20:26понимаю
Но мне, видимо, удалась не акцентированная комичность.
-
-
18.01.2015 в 23:46-
-
19.01.2015 в 08:18-
-
19.01.2015 в 20:37